Клочков И.С.

Библиографии

 

Пиры в литературе и искусстве Месопотамии

Одиссей. Человек в истории. Трапеза. М., 1999.

[51] - начало страницы.

Боюсь, мое выступление прозвучит здесь некоторым диссонансом. Я весьма легкомысленно согласился принять участие в этом семинаре: помня о бесчисленных изображениях пирующих в месопотамской глиптике и о частых упоминаниях пиров в письменных памятниках Двуречья, я не сомневался, что обязательно найду какие-нибудь указания на связь пиров с раздачей даров, с социальными рангами участников и т.п. Однако, обратившись к материалу, я ожидавшихся свидетельств такого рода не нашел. Тем не менее некоторые частности, возможно, будут небезынтересны для слушателей.

Главное мое впечатление от тех упоминаний о пирах в Месопотамии, которые мне удалось найти: эти пиры по своему месту в жизни общества древнего Двуречья очень похожи на той в современной Средней Азии. Лет 30 я достаточно регулярно ездил с археологическими экспедициями в Среднюю Азию и имел возможность как-то познакомиться с жизнью местного населения, прежде всего - с жизнью сельских низов. Так вот, в жизни дехкан, чабанов, шоферов и т.д. той, т.е. праздничная обильная трапеза, занимает особое, исключительно важное место; это одно из ключевых понятий их культуры. Тоями сопровождаются все значительные житейские события. Можно сказать, что почти вся социальная жизнь рядового селянина вертится вокруг тоя. Устроить той, пригласить на той - это забота, порой очень мучительная, которая терзает человека неделями, месяцами, бывает, и годами. Поехать на той - величайшее удовольствие, светлый праздник. К тою человек постоянно обращен психологически: он либо вспоминает прошедший, либо предвкушает (здесь это особенно подходящее слово) будущий, предстоящий. Кажется, эта обращенность к тою (во всяком случае, у определенной категории людей) не только и даже не столько психологическая, сколько физиологическая. Судя по тому, что и как вспоминается и рассказывается потом о тое, именно гастрономическая сторона праздника является главной. То, что называется коммуникативно-реакреационными моментами, проходит на втором плане. Музыка, пение, состязания, разговоры - это все, так сказать, приятные дополнения к главному, об этом говорят после рассказа о том, что было на тое, т.е. что подавали, чем угощали.

Это и неудивительно. И в советское, и в наше, постсоветское, по-видимому, и в досоветское время рацион повседневного питания сельского населения Средней Азии оставался крайне скудным: бесконечный чай, лепешки, кое-какая зелень, овощи, каши и супы на плохом растительном масле. Осенью к этому добавляется небольшое количество фруктов, дынь, винограда, но в основном осенние дары природы идут на продажу. Нужно сказать, что и у более зажиточного городского населения повседневный стол очень скромный. Многие сельские и городские жители Средней Азии, несомненно, могли бы питаться гораздо лучше, но и те, [51] кто посостоятельнее, вынуждены отчаянно экономить (прежде всего на еде), так как у каждой семьи все время в перспективе какие-то поистине огромные расходы: калым за невесту для сына, строительство или ремонт дома, покупка машины, которые там стоили немыслимо дорого, но без которых в сельской местности действительно трудно обойтись. Словом, большинство людей влачит полуголодное существование и, вполне естественно, постоянно мечтает об обильной мясной пище.

Тут люди нередко попадают в непростую, чтоб не сказать трагикомическую ситуацию. С одной стороны, вечно полуголодный человек рад всякому поводу устроить хоть маленький той (гости приехали - обычаи гостеприимства совмещаются с законным желанием наконец-то как следует поесть), с другой - каждый такой той отдаляет осуществление стратегических семейно-хозяйственных планов. В душе хозяев дома иной раз приходилось наблюдать борьбу страстей прямо-таки шекспировских. К чести туркмен надо сказать, что почти всегда, за редчайшими исключениями, соображения экономии оказываются побеждены.

Ситуация, сходная с той, которую я только что обрисовал, существовала, кажется, и в древней Месопотамии. Надеюсь, такое истолкование месопотамского материала не подсказано мне только одним моим среднеазиатским опытом. Впрочем, между условиями Средней Азии и Месопотамии есть немало общего, а в той области, о которой сейчас идет речь, случаются даже полные совпадения любопытного свойства. В 70-е годы В.М. Массон обратил внимание на то, что нормы питания храмовых работников низшей категории и рабов в Двуречье II тыс. до н.э. точно совпадают с нормами выдачи продовольствия хивинским рабам XIX в.: один литр зерна в день и примерно литр растительного масла в месяц. Вероятно, это тот биологический минимум питания, найденный эмпирически, при котором работник может как-то трудиться и таскать ноги достаточно долгое время...

Еще одно небольшое отступление. В китайском сочинении середины I тыс. до н.э. "Речи царств" есть интересный и важный для нашей темы отрывок о так называемом чжоуском ритуале. Правитель спрашивает мудреца о том, как должны быть организованы жертвоприношения, и получает ответ: "В жертву приносят продукты, на одну категорию превышающие то, что полагается в пищу людям различных рангов знатности. Сын неба употребляет в пищу говядину, баранину и свинину, а в жертву приносит то же в тройном количестве. Чжухоу (очень большие вельможи и владетельные князья. - И.К.) употребляют в пищу говядину, а в жертву приносят говядину, баранину и свинину. Дафу (крупные владельцы земли. - И.К.) употребляют в пищу свинину, а в жертву приносят свинину и говядину. Ши (наследственные держатели земли, "помещики". - И.К.) питаются рыбой, а в жертву приносят свинину. Шужень (крестьяне, простолюдины. - И.К.) питаются овощами, а в жертву приносят рыбу. В этом четко прослеживаются различия между теми, кто выше, и теми, кто ниже". [52]

Итак, согласно "Речам царств", рацион большинства древних китайцев не предусматривал мясную и рыбную пищу вообще. Разумеется, мудрец рисует некую идеальную схему; в реальности крестьяне нет-нет да и лакомились свининой, а рыбаки ели рыбку. Но все же, думается, текст отражает некоторые реальные тенденции к ограничениям в этой области. (Известны древнекитайские предписания относительно того, какие у кого должны быть дома, могилы, одежды и т.д.)

Месопотамия не знала такой мелочной (а главное - эксплицитно выраженной) регламентации, какая была в Китае, но в целом картина, по-видимому, напоминала китайскую. Специальные исследования (с участием диетологов) многочисленных клинописных текстов, регистрирующих продовольственные выдачи храмовым и дворцовым работникам, показали, что эта категория населения Двуречья постоянно недоедала и питалась ниже биологически необходимого уровня. Здесь важнее даже не количество, а качество пищи, набор выдаваемых продуктов. Их перечень невелик. Это прежде всего зерновые (ячмень, пшеница, полба), бобовые - на юге страны, в Шумере - финики; кроме того, лук и чеснок. Еще выдавалось кунжутное или льняное масло. Там, где была очень уж плохая вода, выдавалось пиво. Ни о молочных продуктах, ни о мясе и рыбе речи нет. Подобный набор продуктов питания, по мнению диетологов, не включает многих жизненно важных для человеческого организма компонентов. Их, вероятно, добирали, что называется, подножным кормом, а нехватку жиров старались восполнить, принимая от случая к случаю участие в сравнительно обильных и "разносольных" общественных трапезах.

Так жила примерно треть населения Месопотамии (в разных городах в разные периоды численность людей, вовлеченных в храмовое или дворцовое хозяйство, составляла от четверти до половины населения). Положение большинства самостоятельных хозяев, "равноправных членов общества", было ненамного лучше. Известно, что писцы в Месопотамии были далеко не самыми обездоленными людьми, и тем не менее бытовала шумерская поговорка: "Младший писец озабочен, как бы найти пропитание брюху; "писцовством" своим он пренебрегает". Мясо регулярно ели жрецы и храмовый персонал высших категорий, которые получали часть того, что приносилось в жертву божеству. Рядовые горожане могли иметь более разнообразный стол, чем храмовые работники (молочные продукты, рыба), но зато они были лишены гарантированного зернового пайка; мяса же они, по-видимому, тоже не видели, т.е. ели его лишь несколько раз в год на общественных трапезах. Есть мясо просто так, одному и без всякого повода, обычному человеку не полагалось.

В связи с последним утверждением очень показательна, на мой взгляд, аккадская поэма под условным современным названием "Ниппурский бедняк" (вторая половина II тыс. до н.э.). Это стихотворная обработка сказки о проделках хитреца (сказочный тип № 1538 по системе Аарне-Томпсона). Тема пира всплывает в ней дважды, с нее, собственно, [53] все и начинается.

1. Ниппурец, муж смиренный и бедный,

По имени Гимиль-Нинурта, человек убогий,

Жил в своем городе Ниппуре плохо:

Не имел серебра, украшенья человеков.

Золота не имел, украшенья мужей.

Закром его хлеба чистого жаждал,

От тоски по лепешке его печень горела,

От тоски по мясу и доброму пиву лицо подурнело.

Каждый день без пищи голодный ложился,

10. Одежду носил, не имевшую смены.

Совещается он со своим опечаленным сердцем:

"Сниму-ка бессменную мою одежду,

На базаре в Ниппуре куплю барана".

Снял он одежду свою, не имевшую смены,

На базаре в Ниппуре трехлетку козу покупает.

(Тут, вероятно, заключен какой-то не очень понятный нам юмор. - И.К.)

Совещается он со своим опечаленным сердцем:

"Ну зарежу козу я в моем загоне,

Но пира не будет - где взять пива?

Услышат соседи мои - обозлятся,

20. Свояки и родичи рассорятся со мною.

К дому градоправителя пойду, козу отведу-ка,

Приятный и добрый привет измыслю".

Гимиль-Нинурта хочет подарить козу градоправителю, надеясь на то, что тот устроит ему в ответ щедрое угощение. Но градоправитель забирает козу и приказывает привратнику:

Дай ему, ниппурцу, костей-сухожилий,

Напои из рога разбавленным пивом.

Гони его прочь! За ворота выставь!

Обозленный Гимиль-Нинурта решает отомстить обидчику. Одолжив у царя хорошую колесницу и пышные одежды, он вновь появляется у градоправителя, но уже как важный посланец царя.

Для угощенья его градоправитель зарезал барана...
Всю первую стражу Гимиль-Нинурта занимал его разговором.
Сном был объят от усталости градоправитель...

Под покровом ночи Гимиль-Нинурта осуществляет свой хитроумный план мести, действие катится дальше, но сейчас оно нас уже не так сильно интересует. Эта незатейливая сказочка может служить драгоценной иллюстрацией к нашей теме: здесь и голодный герой, постоянно мечтающий о еде, и моральная невозможность для человека съесть мясо "приватным образом", и чиновник, устраивающий той по случаю приезда важного гостя. Перед глазами встает знакомая картина...

В Месопотамии пиры сопровождали все сколько-нибудь значимые [54]

рис. 1

 

рис. 2

общественные акты, как у людей, так и у богов. Первые изображения пиршественных сцен появились на месопотамских печатях еще в дописьменный период, и в глиптике Двуречья они оставались одним из самых распространенных и излюбленных мотивов вплоть до I тыс. до н.э. Изображения пиршественных сцен трудно связать с какими-либо определенными мифологическими текстами. К тому же изображение пирующего человека или божества, вероятно, уже само по себе радовало душу шумерийца и вавилонянина. Взгляните на рис. 1. Это прорисовка печати конца IV тыс. до н.э. Блаженная картина: сидящий человек пирует под звуки арфы, барабана и, возможно, каких-то трещоток. Стоящий [55] слуга подает сосуд, блюдо или корзину. И вокруг чаши, большие сосуды с провизией и сосудики с напитками. Этакое отрадное изобилие.

рис. 3

Пиршественные сцены получают особенно широкое распространение в раннединастический период (около 3000-2350). Они встречаются и в глиптике, и на вотивных плакетках, и на наборных мозаичных дощечках. На рис. 2 представлена ранняя печать: две сидящие друг против друга фигуры пьют через длинные, видимо, тростниковые, трубочки из большого сосуда. Считается, что так пили пиво. Но рядом есть еще один сидящий персонаж, пьющий что-то из крошечного бокала; перед ним стоит служка. До начала II тыс. до н.э. бесспорных свидетельств о виноградном вине в Двуречье нет, но, может быть, это все-таки вино. А может быть, кое-что и покрепче - наркотический напиток. Уж очень мал кубок для пальмового вина, которое в ту пору было известно в Двуречье. В нижнем регистре изображены музыканты и, вероятно, плясуны или акробаты и борцы.

На рис. 3 также изображены две сидящие друг против друга фигуры с кубками в руках; перед ними и за их спинами стоят служки. Здесь очень интересно композиционное построение сцены. Не могу удержаться от пояснений, хотя они прямого отношения к делу не имеют. Мне кажется, что на самом деле кресла или троны восседающих стояли рядом. Но так изобразить сцену шумерийские художники не могли, потому что тогда фигуры предстоящих служек закрывали бы восседающих, а тех, кто стоял за спинкой кресел, вообще не было бы видно. И мастер разложил глубокую перспективную сцену в плоскостную, как бы дал ее боковую развертку. При таком способе изображения художник мог передать все важные детали, они не накладывались одна на [56]

рис. 4

другую. То же самое мы видим и в нижнем регистре, только тут еще добавляется высокий стол, на котором то ли лежит часть туши, то ли стоит причудливой формы сосуд. Кто эти пирующие - божества или царь и царица - сказать нельзя, хоть тут и есть надпись. Собственно, это не столь важно: у смертных и у богов пиры происходили примерно одинаково. В некоторых случаях богов можно опознать по атрибутам, но здесь таких признаков нет. Не ясен и повод для пира, но и это не столь уж важно: поводом могло явиться любое событие.

Иногда встречаются сцены пира в ладье, что, по-видимому, представляет собой соединение двух связанных, но разновременных мотивов - путешествие по реке или каналу и само пиршество. Изредка рядом с пирующими изображена колесница, что может указывать на то, что один из пирующих приехал в гости к другому. Однако на знаменитом "Штандарте из Ура" колесница служит явным указанием на завершение военного похода; там это, несомненно, победный пир. Подобный пир изображен и на слоновой кости из Мегиддо XII в. до н.э. (рис. 4). Изображения зверей в подобных сценах, по-видимому, указывают на пиршества в честь завершения удачной охоты. Стоит отметить, что в Месопотамии, кажется, нет пиршественных сцен, связанных с ритуалом "священного брака" и с погребальными церемониями.

Любопытна наборная мозаичная сценка на лире из Ура (середина III тыс. до н.э.) с изображением зверей на пиру: шакал несет стол с мясом, лев тащит чашу и кувшин в корзине со льдом, осел играет на лире, мелкий зверек изображен с систром, медведь танцует, хлопая в ладоши, газель уносит два кубка, которые она наполнила из кувшина, a girtablilu (человек-скорпион), воздев руку, видимо, произносит речь.

В самом конце III тыс. до н.э. в месопотамской глиптике появляются сцены, в которых царь протягивает чашу или кубок подводимому к нему вельможе. Ассириолог Ирена Винтер полагает, что чаша с вином символизировала царскую власть и причастность к миру богов; передача такой чаши вельможе как бы освящала его, причащала к этой власти. (В скобках заметим, что в древнем Китае правители иногда жаловали самых крупных сановников кувшином вина, о чем те потом оставляли надписи на бронзовых сосудах. Но в Китае вино жаловалось для жертвоприношений предкам.)

Последний рисунок (рис. 5) - знаменитый рельеф Ашшурбанапала (668-627). Ассирийский царь пирует со своей женой в саду под виноградными лозами. Это победный пир: на дереве висит отрубленная голова эламского царя Теуммана. Самое любопытное в рельефе то, что ассирийский царь возлежит на ложе. Этот обычай пришел в Ассирию с запада, из Сиро-Палестины, причем весьма поздно; возможно, что и в Грецию он проник тоже из Леванта. В середине VIII в. до н.э. пророк Амос (6:4-7) осуждал пирующих на ложах из слоновой кости; сами эти ложа впервые появились в Угарите в XIII в. до н.э.

Обратимся теперь к свидетельствам письменных текстов. В аккад- [58]

рис. 5

ском языке для обозначения пира использовались в основном два слова. Первый термин - naptanu от глагола patanu "есть", это всякая еда как процесс - "трапеза, обед, ужин". В шумерском naptanu соответствуют три термина - NÌ.GUB, BUR, KIN.SIG; какие между ними различия - сказать трудно. Второй аккадский термин для пира - takultu (шумерск. KI.KAŠ.GAR); он чаще использовался для обозначения ритуального пира, но не только для него.

И в шумерской, и в аккадской словесности пиры упоминаются постоянно, но, к сожалению, создатели древних текстов не оставили описаний того, как проходили эти пиры. По-видимому, порядок, или чин, праздничных трапез был всем хорошо известен, и распространяться на этот счет казалось излишним. Приведу несколько примеров упоминаний о пирах в месопотамской поэзии, которые все же проливают кое-какой свет на этот занимательный сюжет.

В шумерской поэме "Энки и Инанна" бог мудрости Энки дает пир в честь приехавшей в гости богини Инанны. Энки напивается, засыпает, а коварная богиня похищает у него "таблицы судеб", вернее - "предначертаний" (те), которые определяли все параметры существования природных явлений и социальных институтов. Проспавшись, Энки посылает погоню, но Инанна уже далеко...

Из Телль-Амарны, где египетские писцы изучали клинопись, дошла ранняя версия аккадской поэмы о боге Нергале и владычице загробного мира Эрешкигаль.

1. Когда пир устроили боги,

К сестре своей Эрешкигаль

Посла они послали.

"Нам к тебе не спуститься,

И тебе к нам не подняться.

Пришли - пусть возьмут твою долю".

(Отсутствующим на пиру полагалась их доля пиршественного угощения. - И.К.)

Послала Эрешкигаль посла своего Намтара.

Поднялся Намтар к высокому небу,

Вошел туда, где сидели боги.

10. Встали боги, приветствуя Намтара,

Посланца сестры своей могучей.

Не поднялся один лишь Нергал, и Эрешкигаль, разгневанная тем, что он не выказал должного почтения ее послу, требует прислать дерзкого невежу к ней в преисподнюю. И Нергалу приходится туда спуститься, правда, в конце концов он становится соправителем подземного мира.

В поэме об Адапе рассказывается о том, как смертный Адапа, сломавший крылья Южному Ветру, был призван на небо к верховному богу Ану держать за это ответ. Человеколюбивый бог Эа, зная о том, что готовится, предупредил Адапу, чтобы тот не ел пищи богов и не пил их питья: ему подадут еду и питье смерти. Но на пиру Ану [60] смилостивился и велел подать Адапе еду и питье вечной жизни. Адапа, следуя наставлению Эа, отказался от угощения и упустил возможность стать бессмертным.

Великолепный эпизод есть в старовавилонской поэме об Атрахасисе, вавилонском Ное, который устроил пир (на современном жаргоне его можно назвать "отвальной") по случаю завершения постройки корабля-ковчега. На следующее утро он ожидает наступления потопа. Текст слегка поврежден, курсивом выделены восстанавливаемые слова.

40. Он созвал людей своих

(не совсем понятно, кого; по-видимому, не только тех, кто отправляется с ним в плавание, но и строителей ковчега и горожан. - И.К.)

На пир прощальный.

Родню и семью на борт он поднял.

Они ели яства.

Они пили напитки.

45. Он же спускался и поднимался.

Сесть не мог он и лечь не мог он.

Разрывалось сердце, желчью рвало...

В месопотамской словесности был весьма популярен жанр диалогов-споров. Спорили между собой о том, кто важнее: Тамариск и Пальма, Бык и Лошадь, Лето и Зима (Эмеш и Энтен), Овца и Зерно (Лахар и Ашнан) и пр. Любопытно, что эти споры почти всегда происходили на пиру, только трудно понять, были ли споры-состязания частью "программы" пиршества и служили для увеселения собравшихся или же они возникали спонтанно, из-за вздорного поведения сильно подгулявших гостей.

Поэма "Эмеш и Энтен" (Лето и Зима) говорит о пирах дважды и заканчивается следующими строками:

Поклонилось Лето Зиме и благословило ее (дословно - его. - И.К.).

В своем доме приготовило ей (ему) пиво и вино.

Насладились они со своими спутниками обильным пиром.

Подарило Лето серебро и золото Зиме.

В братской любви и дружбе будут сменяться они отныне,

Утешать будут сладкой беседой друг друга, радовать будут друг друга.

Можно было бы привести еще множество подобных примеров, но все встреченные мною упоминания о пирах мало что дают для понимания "механики" их организации и проведения. Ясно одно: пиры были неотъемлемой частью нормальной жизни. Когда она нарушалась - прекращались и пиршества. В "Плаче о разрушении Ура" (был такой особый жанр плачей о гибели храмов и городов) рисуется ужаснейшая [61] картина: вся страна лежит в руинах, никто не пирует.

Пиво, мед и вино не текут больше в зале для трапез.

Нож для закланья быков и овец в траве валяется праздный. (Дословно еще лучше - "лежит на траве голодный". - И.К.)

В громадной печи не готовят быков и овец, не идет из нее аромат (жаркого).

Зато в дни благоденствия пиры, надо полагать, шли горой. Рассказом об одном таком фантастическом пиршестве я хочу закончить свое выступление. Это, пожалуй, самое впечатляющее описание пира дано на каменной стеле из города Калаха, хранящейся ныне в мосульском музее. Текст составлен от имени великого ассирийского царя Ашшурнацирпала II (883-859) и в большей своей части представляет собой обычную строительно-посвятительную надпись, перечисляющую царские титулы, предков царя, его воинские подвиги, сооруженные им каналы и храмы. Затем идет рассказ о насаждении в Калахе диковинных деревьев и растений, привезенных из дальних стран, об убитых царем на охоте львах, быках, слонах и страусах (все это тоже встречается в других царских надписях). А вот конец надписи уникален - это и меню царского пира, устроенного по случаю окончания строительных работ, и список участников пиршества. Предлагаю перевод этой части надписи:

"Тогда Ашшур-нацир-апли, царь Ассирии, освятил дворец услаждения сердца, дворец, полный мудрости, в Калахе и пригласил туда бога Ашшура, великого владыку, и богов всей страны. (Съедено было) 1000/100 (?) тучных быков, 1000 тельцов из загона (т.е. откормленных. - И.К.), 14000 баранов из стад богини Иштар, моей госпожи, 200 быков из стад богини Иштар, моей госпожи, 1000 баранов-siserhu, 1000 молоденьких (весенних) ягнят, 500 оленей-ayalu, 500 оленей/газелей (?), 1000 уток, 500 гусей, 500 кур (?), 1000 диких гусей, 1000 птиц-qaribu, 10000 голубей, 10000 диких голубей, 10000 малых птиц, 10000 рыб, 10000 тушканчиков, 10000 яиц, 10000 (караваев?) хлеба, 10000 (кувшинов) пива, 10000 мехов вина, 10000 хумов гороха и сезама, 10000 горшков горячего/острого... 1000 ящиков зелени, 300 (сосудов) масла, 300 (мер) солода?/крупной соли (?), 300 мер разных ароматических растений, 100 (мер) kudimmu, 100 (мер) солоноватой (?)... 100 (мер) подрумяненного ячменя, 100 (мер) зерна-ubuhšennu, 100 (мер) отличной billatu, 100 ящиков гранатов, 100 ящиков винограда, 100 ящиков разных фруктов, 100 мер скипидара (?), 100 (ящиков) солодкового корня (?), 100 (мер) лука, 100 (мер) чеснока, 100 (мер) kuniphu, 100 связок (?) репы, 100 (мер) семян-hinhinu, 100 (мер) giddu, 100 (мер) меда, 100 (мер) топленого масла, 100 (мер) поджаренных семян-abšu, 100 (мер) поджаренного горошка(?), 100 (мер) растения-karkartu, 100 (мер) растения-tiatu (лютик?), 100 (мер) горчицы, 100 (сосудов) молока, 100 (мер) сыра, 100 кувшинов напитка mizu, 100 начиненных/засоленных (?) быков, 10 вьюков (1 вьюк = 85 л. - И.К.) орехов-dukdu в [62] скорлупке, 10 вьюков фисташек (?), 10 вьюков... 10 вьюков растения habbaququ, 10 вьюков фиников, 10 вьюков titipu, 10 вьюков тмина, 10 вьюков аниса (?), 10 вьюков укропа (?), 10 вьюков шафрана, 10 вьюков лука-скорада (?), 10 вьюков simberu, 10 вьюков тимьяна, 10 вьюков отличных масел, 10 вьюков благовоний, 10 вьюков мандрагоры (?), 10 вьюков тыкв-nassabu, 10 вьюков лука-zinzimmu, 10 вьюков маслин".

Количество снеди ошеломляет, равно как и не царская, совершенно бухгалтерская дотошность в перечислении съеденных продуктов. Ну а теперь о гостях:

"Когда я освятил дворец Калаха, 47074 мужчин и женщин были приглашены со всех концов моей страны, 5000 вельмож и послов от народов стран Суху, Хиндану, Патину, Хатти, Тира, Сидона, Гургуму, Малиду, Хубушкии, Гальзану, Куму и Муцацира, 16000 человек из Калаха и 1500 служек-zariqu из моих дворцов, всего их вместе 69574 человека, считая тех, кто от всех стран, и людей Калаха, - десять дней я кормил их, я поил их, я давал им омовения и умащения. (Так) я почтил их и отослал в их земли с миром и радостью".

Я попробовал подсчитать, пусть очень приблизительно, сколько же мяса пришлось в среднем на участника празднества. У меня получилось около килограмма мяса на душу в день. Затем я обнаружил, что такими же подсчетами занимался французский исследователь Андре Фине; он не считал птиц, и у него вышло по 6,5 кг мяса и по 7 литров пива каждому на 10-дневную трапезу. Неплохо. Но это - если делить поровну, а делили, скорее всего, иначе - "по чинам", хотя текст об этом и умалчивает. Одни, видимо, ели "весенних" ягнят и телят, а другие грызли тушканчиков и щелкали орехи-dukdu в скорлупках.

Заметим, что составитель теста мелочно перечислил всю снедь, упомянул об омовениях и умащениях, но ни словом не обмолвился ни о музыке, ни о пении, ни об играх, ни о состязаниях, ни о прочих негастрономических удовольствиях. И мне кажется, он знал, что делает: говоря об угощениях, он говорил о самом главном на пиру. Что там ни говори о символической, сакральной, ритуальной, общественной и прочих функциях пира, материально-диетологическая сторона все же остается, по-видимому, важнейшей. Во всяком случае, о ней нельзя забывать. В условиях Месопотамии, по крайней мере, кое-кому только благодаря участию в таких трапезах и удавалось выжить, а устроителям пиров давался лишний случай показать свое превосходство и величие. Это и есть мой вывод из рассмотренного материала. А "больше ничего // Не выжмешь из рассказа моего".